Федор Петрович (1780-1853) , российский врач-гуманист. Как главный врач московских тюрем (с 1828) добился улучшения содержания заключенных, организации тюремной больницы (1832), школ для детей арестантов.

Гааз (Фридрих Иосиф Hааs, Федор Петрович) - старший врач московскихтюремных больниц, родился 24 августа 1780 г. в Мюнстерэйфеле, близКельна, изучал медицину в Вене, впервые приехал в Россию в 1803 г. ипоступил на службу в 1806 г. в качестве главного врача Павловскойбольницы в Москве. В 1809 - 10 гг. дважды ездил на Кавказ, где изучил иисследовал минеральные ключи у подошвы Машука и в Ессентуках, открыв впоследнем месте известный серно-щелочной источник и описав результатысвоего путешествия в превосходной книге: "Ма visite aux eaux d'Alexandreen 1809 et 1810". Отправившись после Отечественной войны за границу, народину, Г. вскоре решился окончательно поселиться в России - и с 1813 г.жил безвыездно в Москве, где считался, в 1820-х годах, выдающимся илюбимым врачом, имея обширную практику и весьма хорошие средства.Открытие в Москве, в 1829 г., комитета попечительного о тюрьмахобщества, в состав которого он был призван московскимгенерал-губернатором кн. Д.В. Голицыным, имело огромное влияние на всюего жизнь и деятельность. Предавшись заботе об участи арестантов снеиссякающей любовью и неустанной энергией, Г. оставил постепенно своюврачебную практику, роздал свои средства и, совершенно забывая себя,отдал все свое время и все свои силы на служение "несчастным", сходясьво взгляде на них с воззрением простого русского человека. Состояниетюремного дела в России было, перед введением тюремных комитетов, самоепечальное. Даже в столицах полутемные, сырые, холодные и невыразимогрязные тюремные помещения были свыше всякой меры переполненыарестантами, без различия возраста и рода преступления. Отделение мужчинот женщин осуществлялось очень неудачно; дети и неисправные должницысодержались вместе с проститутками и закоренелыми злодеями. Все этотюремное население было полуголодное, полунагое, лишенное почти всякойврачебной помощи. В этих школах взаимного обучения разврату ипреступлению господствовали отчаяние и озлобление, вызывавшие крутые ижестокие меры обуздания: колодки, прикованная к тяжелым стульям,ошейники со спицами, мешавшими ложиться и т.п. Препровождение ссыльных вСибирь совершалось на железном пруте, продетом сквозь наручникискованных попарно арестантов. Подобранные случайно, без соображения сростом, силами, здоровьем и родом вины, ссыльные, от 8 до 12 человек накаждом пруте, двигались между этапными пунктами, с проклятиями таща засобою ослабевших в дороге, больных и даже мертвых. Устройствопересыльных тюрем было еще хуже, чем устройство тюрем срочных. Г. постиги всем сердцем усвоил себе высокую задачу попечительного о тюрьмахобщества. Двадцать три года, изо дня в день, словом и делом боролся он снапрасною жестокостью в осуществлении наказания, обращавшею кару в муку,и был заступником за "человека", черты которого он умел видеть инаходить в самых грубых отверженцах общества. Предпринятый им, преждевсего, поход против прута, после долгих противодействий, затруднений инеудач, окончился, при содействии князя Голицына, относительным успехом:было разрешено всех ссылаемых, шедших чрез Москву из 22 губерний,препровождать не на пруте, а в кандалах. Хотя защитники прута и взяливерх после смерти Голицына (1844), но фактически, до самой кончины, Г.,вследствие его просьб, настоянии и пожертвований, никто из Москвы напруте не уходил. На кандалы, для перековки ссыльных, особой суммы неотпускалось, и Г. постоянно снабжал пересыльный замок изготовленными поего заказу, значительно удлиненными и облегченными, кандалами, деньги накоторые, чрез него же, постоянно представлялись в тюремный комитет -"неизвестным благотворителем". Благодаря предстательству Г., былоотменено бритье половины головы женщинам и ссыльным, а также страждущимколтуном. По его ходатайству, был устроен, на средства купца Рахманова,рогожский полуэтап и под его личным надзором перестроена значительнаячасть московского губернского тюремного замка, сообразно с требованиямигигиены и разумного человеколюбия; наконец он же добился - после упорныхпрепирательств с тюремным комитетом и ряда пожертвований от"неизвестного благотворителя", - обшития кожей, сукном или полотномручных и ножных обручей от цепей ссыльных, причем вскоре (в 1836 г.) этамера была обязательно распространена на всех пересылаемых в России.Присутствуя при отправлении каждой партии арестантов из Москвы,знакомясь с ними и их нуждами за несколько дней до их ухода, Г.заставлял перековывать их при себе, следил за их здоровьем и решительнымобразом оставлял на некоторое время в Москве - несмотря на постоянныестолкновения с местным начальством, протестовавшим против делаемого имбеспорядка в статейных списках - всех тех, кто был болен, слаб илинуждался в душевном утешении и ободрении. Наделив привезенными имприпасами остальных, благословив и поцеловав тех, кто, по его выражению,"hat es nicht los gemeint", Г. шагал иногда вместе с партией нескольковерст и затем, распростившись вновь и наделив всех сочиненной имнравоучительной книжкой: "А. Б. В. христианского благочестия",возвращался домой, удручаемый мыслию, как он писал в одном официальномрапорте, "об ангеле Господнем, который ведет свой статейный список". Ноэтим не оканчивалась его забота об ушедших. Он переписывался с ними,исполнял их просьбы издалека - видался с их родными, высылал им деньги икниги. Ссыльные прозвали его "святым доктором", с любовью расспрашивалио нем посещавших сибирские поселения лиц и соорудили на свой счет впамять его, в Нерчинском остроге, икону св. Феодора Тирона. Но инаходившиеся в Москве арестанты в равной мере пользовалисьсамоотверженным участием Г. Он настоял на учреждении в 1834 г. издиректоров тюремного комитета справщиков по арестантским делам, и, когдаони очень скоро охладели к этой обязанности, один за всех исполнял ее,собирая справки по делам, ходатайствуя об ускорении последних,разъезжая, несмотря ни на какую погоду и на огромные московскиерасстояния, по судам, канцеляриям и полицейским участкам. Он собрал вразное время большие суммы для снабжения пересылаемых арестантоврубахами, а малолетних - тулупами; он же в течение 20 лет делалежегодные пожертвования на покупку бандажей для арестантов, страдающихгрыжею. Наконец, Г. был настойчивым ходатаем за тех, кто по егопредположению, оправдываемому тогдашним состоянием уголовногоправосудия, был невинно осужден, или же, по особым обстоятельствам,заслуживал и особого милосердия. В журналах московского тюремногокомитета записано 142 предложения Г. о ходатайствах относительнопересмотра дел или смягчения наказания. В этого рода хлопотах он неостанавливался ни пред чем, вступал в горячие споры с митрополитомФиларетом, писал письма императору Николаю и прусскому королю, братуимператрицы Александры Федоровны, а однажды, при посещении государемтюремного замка, умолял о прощении 70 летнего старика, предназначенногок отсылке в Сибирь и задержанного им по болезни и дряхлости в Москве, нехотел вставать с колен, пока растроганный Государь не изрек помилования. Сознавая, что многие из преступников явились сами жертвами отсутствиярелигиозного и нравственного развития, Г. особенно заботился опоследнем. Пользуясь дружбою петербургского негоцианта Мерилиза, онсклонил его к обширным пожертвованиям (до ста тысяч экземпляров)духовно-нравственными книгами и Священным Писанием, для раздачиарестантам, сам, кроме того, закупал большие партии таких книг дляотсылки в Сибирь. Между арестантами было много ссылаемых по распоряжениюпомещиков. Иногда они следовали с детьми, иногда дети оставлялись иродители шли в Сибирь одни. Г. горячо, но бесплодно старался побудитькомитет к ходатайству о пересмотре 315 и 322 ст. т. XIV, предоставлявшихпомещикам право ссылки их крепостных. Более успешны были его хлопоты овыкупе оставленных детей, для отдачи их родителям; и о дозволениипомещикам не разлучать детей с родителями. Комитет, отчасти на сумму,завещанную в распоряжение Г. Федором Васильевичем Самариным, отчасти напредставленные Г. пожертвования "некоторых благотворительных лиц",выкупил с 1830 по 1853 г. 74 человека и успешно ходатайствовал обезвозмездном отпуске детей в 200 слишком случаях. По почину Г.,тюремный комитет с 1830 г. ежегодно уделял из своих средств сумму на"искупление" несостоятельных должников, а с 1832 г., при деятельномучастии Г., был собран капитал для помощи семействам несостоятельных. Как тюремный врач, Г. проявлял необычную личную заботливость обольных, лечившихся в тюремной больнице - отделении СтаройЕкатерининской в Москве. Он по нескольку раз в день навещал их,беседовал с ними подолгу о их делах и домашних, и настойчиво требовал,чтобы в больнице никто - ни больные, ни служебный персонал, нипосетители - не лгали. Обнаружив неправду, он штрафовал, в пользубедных, и служащих и посетителей. Не добившись утверждения составленногоим устава трезвости между служащими, он все-таки фактически ввел его вдействие. Воспользовавшись временным перемещением арестантов в казенныйдом близ Покровки, он, по выводе их, стал принимать туда бесприютных,заболевших на улицах, и постепенно, подвергаясь всевозможным нареканиями начетам, после горячих просьб и слез перед генерал-губернатором,требовавшим немедленного очищения казенного дома, добился молчаливогоузаконения заведенного им обычая. Так мало-помалу образовалась, без официального утверждения, благодаряупорству "святого доктора", полицейская больница, называемая народом досих пор "Газовскою". Со введением нового городского устройства, этолюбимое детище Г. получило прочную организацию и существует ныне подименем больницы имени Императора Александра III. В небольшой квартирепри этой больнице, в самой скудной обстановке, среди книг иастрономических инструментов, жил последние годы и умер Гааз; в ней жеподавал он советы массе приходивших к нему по утрам больных, снабжая ихбесплатно лекарствами и делясь с ними своими последними скуднымисредствами. Популярность его среди населения Москвы была столь велика,что во время холеры 1848 г. граф Закревский просил его, при разъездах погороду в известной всем старомодной пролетке, останавливаться наплощадях и успокаивать народ, который его охотно слушал, безусловно веря"своему доктору". В это же время, чтобы убедить товарищей врачей вбезопасности прикосновения к холерным больным, 70-летний Г. сел в ванну,из которой только что был вынут умиравший холерный, и просидел в нейполчаса. Своеобразный в одежде (фрак, жабо, короткие панталоны, черные чулки ибашмаки с пряжками), в образе жизни и в языке - живом, образном истрастном, - Г. жил в полном одиночестве, весь преданный делублаготворения, не отступая ни пред трудом, ни пред насмешками иуничижением, ни перед холодностью окружающих и канцелярскими придиркамисослуживцев. Его девиз, неоднократно повторяемый им в посмертной егокниге "Appel aux femmes": "торопитесь делать добро", подкреплял его инаполнял своим содержанием всю его жизнь. "Чудак" и "фанатик" в глазаходних, "святой" в глазах других - он бестрепетно говорил всем правду ибыл всегда бодр и ясен духом. Высокий ростом, сангвиник, с добрыми ивдумчивыми голубыми глазами, в поношенном платье и заштопанных чулках,он был вечно в движении и никогда не бывал болен, пока первая ипоследняя болезнь не сломила его. 16 августа 1853 г. он умер,трогательно простясь со всеми, кто шел в открытые по его желанию двериего квартиры, и был, сопровождаемый громадною толпою народа, похороненна католическом кладбище на Введенских горах. См. Воспоминания ЕвгенийТур в "Русской Речи", очерк Лебедева в "Русском Вестнике" 1858 г.;некролог в "Московских Ведомостях" 1853 г. Главный материал для изучениядеятельности Г. - в делах московского тюремного комитета и московскойврачебной управы. А. Кони. Автору этой статьи принадлежит честь извлечения имени Г. из забвения,которому оно так незаслуженно подверглось. Обширным этюдом о Г.,прочитанным в с.петербургском юридическом обществе в январе 1890 г., оннапомнил русскому обществу об одном из замечательных его деятелей. Зимою1891 - 92 г. чтение это было несколько раз повторено в пользупострадавших от неурожая. В полном своем объеме этюд А. Ф. Кони будетнапечатан в одном из наших журналов. Ред.